Курилов Г.Н. – Улуро Адо. Воспоминания
СУДЬБОНОСНАЯ МОЯ МЕЧТА
Судьбоносная моя мечта
О, эти трудные минуты ожиданий
чего-то нового на жизненном пути.
По ним, по тем минутам многим ожидавшим,
не всем до счастья долгожданного дойти.
А я творил стихи во время ожиданий
и часто забывал, чего же тут я жду.
И вот, однажды, в Ленинграде весною ранней
увидел судьбоносную свою мечту.
О, как я ликовал от радости нежданной,
меня понесшей круто к синим небесам,
и там услышал голос неба я внезапно:
– «Да, это Божий дар! Ниспослан неспроста».
Тогда я быстро подошел к девчушке дивной
спросил, дрожа от страха, как ее зовут,
и осмелев поцеловал, волнуясь дико,
я губы очень мягкие, как птичий пух.
Потом пошли гулять по городу родному,
вдвоем торить неповторимый жизни путь,
вручая сыновей Отечеству святому
с наказом защищать искомую тропу.
Конечно, мы не ожидали и не знали,
что гвардии майор, один из сыновей,
спокойный и любимый всеми нами
в Чите погибнет от зловещих нелюдей.
Узнал я это в тундре с сильною простудой,
поэтому оттуда вылететь не смог.
В Читу поехала лишь мать прощаться с сыном,
подарок ценный ей вручал весь полк.
О, эти чудные минуты ожиданий
чего-то нового на жизненном пути.
По ним, по тем минутам, многим ожидавшим,
удастся судьбоносную мечту свою найти.
Да, чудно все! И мы родились ведь удачно,
как жизни солнечной особые лучи.
Одних согрели теплом мы благодатным,
другим же помогли вольготно тут расти.
Вот так, пеклись мы о других по зову сердца
и по желанию ума – не просто так,
а по призванию творить добро усердно,
как ниспосланная Всевышним Благодать.
Сердца таких людей, любовью самобытной
должны найти друг друга в жизни суетной,
Тогда потомки тех семей своеобычных
Согреют души многих вечной добротой
Трудом своим, умением
Творить добро с усердием.
2022
Это стихотворение написано в общем-то недавно. Хочу дать некоторые пояснения, прежде чем рассказать то, что хочу вам сообщить. В одной строке второго куплета я написал – увидел судьбоносную свою мечту…
Можно подумать, что это вымысел. Но это не вымысел. Дело в том, что в 1959 году я занимался вольной борьбой и стремился стать мастером спорта. Сначала победил одного монгола, потом армянина, третьим попался чемпион Ленинграда – Васильев. Для получения звания мастера спорта надо было победить около десяти перворазрядников, победа над мастером спорта позволяла уменьшить число поединков. И вот, Васильев сделал захват – мою левую руку схватил правой рукой и сам упал на нее. Такой прием считали запрещенным. Я обычно атаковал, потому что надо было бороться по три минуты на стойке, а потом в партере. Партер я совсем не любил, а вот во время трехминутной стойки я обычно пытался победить противника. И вот этим он воспользовался. Он же видел, как я боролся с предыдущим борцом. Я боролся в весе 57 килограммов. Он, видимо, был тяжелее весом и скидывал вес перед соревнованием. У него, наверное, было где-то 65 кг. Тогда вес 64-65 кг запросто сбрасывали до восьми килограмм. Мой вес не повышался, постоянно 57 кг было. А некоторые борцы после взвешивания слегка кушали и пили сок или лимонад, т.е. вес их восстанавливался. Вот этим своим весом он упал на мою левую руку и при этом потянул на себя. При падении у меня случился разрыв сухожилий. До сих пор торчит на левой руке выше локтя.
Я сразу почувствовал острую боль и постучал по ковру – судья остановил поединок. На левой руке тут же появился большой волдырь и почти сразу образовался шар. Я получил травму и вынужден был лечь в Куйбышевскую больницу.
В больницу мне приносили книги, особенно часто попадались книги «Воениздата». Обычно это были тонкие книги с прозой – повестями и коротенькими рассказами. На обложке одной такой книги была изображена красивая чернобровая девушка, которая дождалась любившего ее солдата. Эта повесть должна была служить примером для того, чтобы девушки ждали своих призванных в армию ребят. Эта девушка на черно-белой обложке меня просто поразила. Вот такую мне надо найти! Вот об этом я говорил в своем стихотворении:
И вот, однажды, в Ленинграде весною ранней
увидел судьбоносную свою мечту…
И эта девушка с обложки была очень похожа на Майю, мою первую жену, поэтому, можно сказать, что строку о девушке своей мечты, я не выдумал. В стихотворении написано, что я подошел к незнакомой девушке при первой встрече. На самом деле, я к ней подошел только на третьей встрече. Потому что после второй встречи она исчезла.
В третий раз Майю я встретил на улице Желябова, в общежитии для студентов северного отделения Герценовского пединститута. Еще до травмы я хотел заниматься не спортивным самбо, а боевым. Решил посоветоваться с Семеном Акатетто, ненцем из Салехарда. Он был мастером спорта по самбо. Я к нему зашел, он жил со своей женой в отдельной небольшой комнате. Я сказал:
– Сеня, я хотел бы заниматься боевым самбо.
Мы разговорились, и он мне подсказал, куда можно пойти записаться на занятия (я до этого не знал, где они тренировались). У нас, в герценовском институте, была только вольная борьба. Спортивная гимнастика была, но это очень сложный вид спорта. В якутском педучилище ее тренером был И.А. Смирнов. На соревновании я получил третий разряд.
Во время нашего разговора с Семеном в дверь их комнаты кто-то постучал. Семен сказал:
– Заходите!
Дверь открылась, и я просто обомлел. На пороге стояла та самая девушка моей мечты, которую я увидел на Невском проспекте и потом долго ее нигде не встречал.
Она спросила:
– А где Вера?
– Она у подружки.
– Хорошо, я туда пойду – сказала она и ушла.
Я спросил у Семена:
– Это кто такая?
– Это подруга Веры.
Они с подругами собирались в общежитии. Так мы встретились с Майей. После этого со мной произошли очень плохие случаи. Дело в том, что я жил в одной комнате со Степаном Николаевым из Горного района и Иваном Портнягиным из Усть-Янского района. К ним приходил Дмитрий Максимов, родом из Мегино-Кангаласского района, он учился в театральном институте. Они по субботам обычно варили говядину. И, конечно, пили водку. И меня приглашали, а я отказывался и уходил на кухню или в угол коридора. Там брал свои гантели для силовых упражнений и занимался.
Степан Николаев и Иван Портнягин закончили учебу и на следующий день должны были улететь в Якутск. Пришли Дмитрий Максимов и Иннокентий Слепцов из Саккырырского района.
После месяца лечения в больнице на месте травмы надутый, как шар бугорок превратился в комочек. Я подумал, что можно сейчас с ними выпить, тем более свежая говядина с картошкой так притягательно пахли. Когда я занимался борьбой – не пил и не курил. Кстати говоря, в предыдущем рассказе писал, что, когда учился в Чурапчинском педучилище был курильщиком и пил вино со своими друзьями Володей из Томпо и Валентином из Амги («Шлейф от первой любви»). Когда занялся спортом, бросил вредные привычки. И вот я, по существу, преступление, оказывается, совершил – конечно, меня развезло. Я пошел на танцплощадку, обычно я там играл на баяне вальс и танго. В тот раз стал танцевать и с кем-то подрался. Я бил с размаху без разбора, бросал приемом вольной борьбы. Пришел в себя только тогда, когда меня несли по коридору пятеро ребят. Они оставили меня около двери и сказали:
– Ну, ладно, якут завтра мы придем к тебе. Когда придешь в себя – сам зайдешь в комнату.
В комнате никого не было, т.к. все мои соседи уехали в аэропорт. Утром кто-то постучал. Я сказал:
– Заходите. Дверь открыта.
Это пришел мой друг Теник Турутин, энец с Таймыра.
– Ганя, ты вчера вообще такой скандал сделал.
– Я ничего не помню – сказал.
– Тебе говорили ханты и манси, которые тебя тащили, что завтра придут. Они такое могут сделать!
Я испугался, подумал – ничего себе.
– Ну я, на всякий случай, буду здесь, если они придут. Около двери буду стоять.
– Ну, ладно – сказал я.
– Буду кричать, если начнут.
Я, действительно, сильно испугался. Они двоих выбросили во двор из окна кухни нашего общежития. И так я лежал и думал: « Ничего себе, я попался».
Вскоре пришли семеро человек – ханты и манси, и один высокий бурят. Они сказали:
– Вставай, якут! Пошли!
– Я не якут, я юкагир.
– Какая разница! Ты из Якутии. Будешь отвечать!
–То, что вчера сделал – я совсем не помню.
– Пошли туда. Окно открыто.
Дверь закрыли и говорят мне:
– Стой!
Я встал боком рядом с раковиной, подумал:
– Почему бурят здесь?
Я видел этого боксера-бурята, когда ходил на свидания с одной краснощекой девушкой-буряткой. Видимо, они думали, что шестерым я не сдамся и позвали бурята-боксера. Это меня как-то успокоило. Я подумал, что буду сопротивляться. Один ханты был, с женой жил. Он командовал, кажется, и сказал:
– Давай, якут, вчера ты некоторых ударил, бил, некоторым одежду порвал.
Я ответил, что ничего не помню.
– В общем, давай, мы тебя отправляем к твоим предкам!
Тогда я рассердился, схватил одного, который недалеко стоял и сказал:
– Тогда вместе с ним отправимся к предкам!
Тот, которого схватил, крикнул:
– Спасите меня.
Я его крепко держал. Товарищи его сказали:
– Отпусти.
– Нас вместе, – я сказал. – Я один не хочу, хотя бы одного из вас.
– Ты ненормальный, что ли?
– Да, я ненормальный. Я, когда выпью – я ненормальный. У меня и у родственников из Колымы так бывает.
– Ты из Колымы? – спросили.
– Да. Я из Колымы.
– Отпусти парня. Если отпустишь – не тронем.
– Я верю вам.
Отпустил того парня, он убежал. И тут бурят сказал:
– Этот якут мне нравится.
И хотел ко мне подойти.
– Не подходи! У меня поставленный удар (я боксировал в Чурапче – на соревнованиях двоих подряд нокаутировал; тренер Нариман, хороший боксер из Таттинского района со мной разговаривал по-русски, сказал:
– У тебя правая рука плохая. Всю жизнь будешь в тюрьме.
– Не хочу – я сказал. (Тогда я бросил бокс). И вот буряту говорю, что у меня поставленный правый удар, лучше не подходить. И они ушли.
– Ну ты, молоток, якут.
– Я не якут, я – юкагир.
– Какая разница. Пойдем на четвертый этаж! Ты вчера выпил, надо опохмелиться.
И я пошел за ним на 4 этаж к бурятам. Они все боксеры были, спортсмены 18-19 лет. Он им рассказал по-бурятски что-то, и они поставили водку и закуску. Я одну рюмочку выпил.
– Нет, не могу ребята – сказал.
Один раз в мою комнату постучался тот бурят и сказал:
– Ганя, к нам пришел олимпийский чемпион по боксу Виликтон Баранников. Давай встретимся!
Я пошел. Некоторые его называли Великтон, а на самом деле его звали английским именем Белинктон Баранников.
После того чуть трагически не закончившегося случая я встретился с Иваном Бетту и Теником Турутиным из Таймыра и Мишей Николаевым из Олекмы. Сходили и купили мясо. Сабантуй сделали. С тех пор стал я пить.
Во время практики, когда мы не ходили на занятия, я по какой-то причине остался в общежитии. В дверь постучали.
– Откройте – сказал.
– Выпивший вчера был? Ганя, у тебя вид плохой совсем.
На пороге стояла Вера (жена Семена Акатетто) и моя мечта. Я удивился, конечно.
– Вот где ты находишься – сказала она.
– Сейчас я один. Нас трое было, они только уехали.
– Сколько бутылок стоит пустых. Пьянствуете, не учитесь? Это плохо.
Пошли к Семену. Там чайку попили, тортик какой-то был. И Майя сказала:
– Давай, Ганя, ты меня проводи до автобуса.
Я быстро оделся, и мы пошли гулять. Дошли до Марсова поля. Было пустынно. Майя сказала:
– Ты не боишься, не страшно?
Я подумал, если нападут двое – не сдамся. В парке были большие скамейки. Она постелила на них газету, мы сели. Моросил дождь. Вдруг Майя сказала:
– Давай, здесь никого нет, поцелуй меня.
Я поцеловал. Наверное, часик сидели, и она говорила мне не пить. В конце свидания она сказала:
– Проводи меня.
С тех пор я стал встречаться с Майей. Мы ходили во Дворец культуры на танцы. Один раз пошли в Михайловский замок. Майя мне сказала:
– О, Ганя, посмотри! Оказывается, такие толстые шторы. Мы можем спрятаться, и никто нас не увидит. Мы можем потом выйти, когда музей закроют и все уйдут.
И мы там, спрятавшись, стояли за шторой. Когда посетители ушли, мы вышли. Дверь была не заперта. Значит, кто-то был, наверное. Вышли и сели на длинные скамейки. Там стали целоваться. Сидим и целуемся. Уже вечерело. Вдруг Майя сказала:
– Резких движений не делай.
– Что случилось?
– Голову не поворачивай.
Я глянул краешком глаза, а там четыре огня горят.
– Это что такое?
– Это сторожа-собаки.
На нас смотрели две огромные черные собаки. И она мне говорит:
– Резких движений не делай, продолжай меня целовать, а я за ними буду следить.
Конечно, они запросто могли разорвать нас и убить. И вот я целую ее. Она будто бы наблюдает, потом через некоторое время, наверное, через 20-30 минут она сказала тихо:
– Смотри-ка, они поворачиваются. Не шевелись, сиди спокойно.
Собаки повернулись и пошли. Я краем глаза посмотрел тоже. Да, они такие черные как телята высокие, здоровые были. Я тогда сильно испугался. Хорошо, что Майя, такая боевая была. Она была детдомовская. Оказалась со старшим братом в детдоме после смерти родителей. Отец – Шустер Матвей, был политруком, погиб на войне, а мать работала комендантом Васильевского острова, погибла от голода во время блокады Ленинграда. Ее фамилия была – Котина, имя сейчас не помню.
Была еще одна такая история. Это уже с ее стороны было. Лето почти наступило. Мы танцевали на Мойке. Там была Ринка, с которой я танцевал почти каждую субботу и воскресенье в нашем летнем лагере студентов северного отделения. Нас уже считали парой. Неплохая пара, говорили. И вот, я с ней танцевал дамский вальс, когда другая, подойдя к танцующей паре, могла хлопнуть в ладоши – девушка уступала и выходила из танца.
И вдруг я увидел, что в зал вошла Майя. Она увидела нас с Ринкой. Подошла и хлопнула в ладоши три раза, Ринка и отошла. Майя протанцевала со мной два круга и сказала:
– Быстро пойдем!
– Куда?
– На улицу.
– А что?
– Там скажу.
И мы пошли на улицу. По лестнице быстро-быстро она бежала впереди меня, прямо тащила. Вышли во двор, а там машина стоит – такси.
– Туда! – сказала Майя, указывая на такси. – Потом тебе расскажу.
Мы быстро сели в такси и поехали.
Таксист посмотрел на Майю и сказал:
– А, это вы?
– Да. Сейчас на Васильевский остров – сказала она.
– Слушай, Майя, я не понимаю, что это? – стал я спрашивать.
– Там расскажу – ответила она.
– Ничего себе – подумал я.
На Среднем проспекте она сказала:
– Здесь, остановите, пожалуйста.
Она расплатилась с водителем, мы вышли и стали подниматься на второй этаж. Она начала мне рассказывать:
– До войны здесь, в квартире номер 8 мы жили. У нас была домработница из деревни за городом Тихвин. Она нас после войны из детдома забрала, то есть не забрала, а мы со старшим братом Борисом стали с ней жить. Мы разместились в двух маленьких комнатах. Я в детской спальне живу, а Борис в комнате налево при входе в квартиру. А зал тетя Аня и дядя Федя Аверины со своими детьми Люсей и Славкой занимают.
Мы зашли в квартиру номер 8. Смотрю – там сидят люди за накрытым столом. И один пьяненький громко закричал:
– Горько! Горько!
Я думаю:
– Что там такое?
И тут я заметил, что на Майе было зеленое, совершенно новое платье. Когда она приехала на Мойку, я этого не заметил, только здесь увидел.
– Садитесь, садитесь – сказала тетя Аня.
Там были еще Борис и их родственник – Игорь. Такой узкий круг, оказывается, сидел за свадебным столом.
– Ты меня не любишь, что ли? – сказала Майя.
– Как! Люблю! – сказал я.
– Тогда, давай, делай, что тебе говорят!
Дядя Федя опять закричал:
– Горько!
Налили мне водки немного. Дядя Федя опять кричит:
– Горько-о!
Я говорю:
– А что он «горько» кричит?
– Это, значит, целуйтесь! – говорит Майя.
– Да?
Мы уже привычные были, я ее обнял и поцеловал в губы. Дядя Федя продолжает кричать:
– Горько-о!
Майя говорит:
– Мы должны целоваться пока не закончит кричать дядя Федя. Он милиционер. На войне был.
Наконец, тетя Аня говорит:
– Ну, хватит, Федя. Что ты мучаешь молодых.
Он пьяненький был. И вот они тогда небольшую свадьбу в зале сделали. Денег-то нету у меня. Я студент, на последнем курсе учился, стипендии у нас не было. На северном отделении предоставляли бесплатное питание и одежду. Все было государственным, как в интернате. А я с пяти лет интернатчик, привычный к такой жизни. Вот так у нас получилось. Мы стали мужем и женой с Майей.
В первое время мы ходили обедать в Гостиный двор. Сидели по правой стороне, где находились двухместные столики. Один раз к нам подошел здоровый монгол с переводчиком. Их было 12 человек, промышленная бригада из Монголии, приехали в командировку по обмену опытом.
– Вы монгол? – спросил бригадир-монгол через переводчика.
– Нет, я не монгол – ответил я.
– Товарищ спрашивает, как можно найти в Ленинграде таких красивых женщин? – сказал переводчик.
– Не знаю – ответил я.
Когда они отошли, Майя спросила:
– О чем разговаривали?
– Как можно найти в Ленинграде таких красивых женщин? Спросил тот монгол – ответил я.
– А что ты ответил?
– Я им ответил, что не знаю.
– Надо было сказать, что надо самому быть красивым!
– Откуда, когда я до этого додумаюсь – ответил я.
Мы, конечно, жили бедно, потому что я не мог устроиться на работу учителем. Майя бросила свою работу контролером в ОТК. Она забеременела, родила, потом, через год, родился второй ребенок. Короче говоря, мне надо было устроиться. Я стал искать работу по объявлениям. И мне попалось объявление о месте кочегара в Ботаническом саду на Петроградской стороне. Один день работаешь, два отдыхаешь. Это хорошо, подумал, и пошел туда. Там я встретил двух молодых людей, один был по фамилии Цой, другого звали Петр Киле. Оказывается, они тоже пришли по объявлению. Один, который поменьше ростом, Петр Киле – нанаец из Хабаровского края, закончил философский факультет ЛГУ, а Цой был кореец. Потом, когда на весь СССР прогремело имя певца Виктора Цоя, я подумал, кем ему мог приходиться тот молодой человек. Для меня это осталось загадкой.
В конторе мы сдали свои заявления и нам сказали, что на работу примут только одного из нас.
– На улице, с той стороны двери, висит трафарет, в который будет вписана фамилия принятого на работу кочегаром – сказала девушка-секретарша. – Через неделю подходите.
Когда мы вышли из конторы, решили взять по кружке в пивном ларьке. Женщина-продавец, посмотрев на меня, сказала:
– Как вы здесь оказались? Вы же на Васильевском живете?
– Да, я там живу. Просто хотел здесь устроиться кочегаром – ответил я.
Опять-таки, там на Васильевском острове случилась одна история в пивном ларьке. Ко мне домой пришел Петр Инэнликэй. Он работал в палеоазиатском секторе Института языкознания, а я закончил аспирантуру. В этом секторе исследовали чукотский, эскимосский, юкагирский, корякский, ительменский языки. Моим научным руководителем была Вера Ивановна Цинциус, она работала в алтайском секторе по тунгусо-маньчжурским языкам. По тюркологии работали – Щербак, Игорь Кормушин, татарин Сайфи Муратов, заведующим алтайского сектора был Арес Петрович Суник. Как раз в это время они делали большой тунгусоязычный словарь. Руководителем словаря была профессор Вера Ивановна Цинциус.
Я приходил в палеоазиатский сектор и по окончании рабочего времени мы иногда ходили к пивному ларьку. На этот раз Петр пришел ко мне домой, и мы пошли на 19 линию. И вот та женщина-продавец, которая была в пивном ларьке у Ботанического сада, работала тогда на 19 линии. Мы с Петром пришли уже к закрытию. Народу там три-четыре человека оставалось. И она нам сказала:
– Вы последние, так что никого не пускайте, я закрываюсь.
– Хорошо – ответил я.
Я встал за крайним в очереди. И тут со стороны Малого проспекта появилась целая толпа. Это были рабочие завода имени Котлякова, после работы шли к пивному ларьку. Женщина продавец, завидев их, сказала нам:
– Кто последний? Никого не пускайте! Скажите, что закрываюсь.
Пришедшие рабочие скандал устроили. Я им говорю:
– Не пускают.
– Ты, че, китаец!
Они меня стали бить, а я стал отбиваться. Их много было. А Петро, чукча, вместо того чтобы мне помогать, сзади меня обхватил руками, чтобы я не дрался. Я начал ногами отбиваться. И тут прозвучал милицейский свисток. Рабочие убежали. Петро сзади меня продолжал держать.
– Который пинался, это вы?
– Да, я.
– Пойдемте!
Оказывается, на Малом проспекте был вытрезвитель. И меня повезли туда. Хотя побит-то был я.
Когда на следующий день я пошел в Ботанический сад, то увидел в трафарете только одну короткую фамилию – Цой. А наших нет. Ни Курилова, ни Киле там не было. Я пошел искать другую работу и нашел какую-то артель в подвале. Подшивали подошву к сапогам, боксерские груши, футбольные покрышки шили. Название той артели забыл. В общем, в трудовой книжке, когда я уходил было написано – пошивщик первого разряда. Я ушел оттуда, потому что в 1963 г. меня взяли в Институт языка, литературы и истории в Якутске – лаборантом с твердой зарплатой. Когда работал шорником, моя зарплата зависела от контролера, если шов где-нибудь был слабым, товар забраковывался, и, естественно, зарплата была маленькой.
Мы с Майей неправильно кормили Алика, и у него началась аллергия. Врачи рекомендовали чаще бывать на свежем воздухе, и мы стали снимать дачу в Вырице. Несколько раз я снимал у людей разных. Один раз мы поехали на Украину, т.к. нам сказали, что нужно ездить на юг. Сели в поезд с Витебского вокзала и доехали до Винницы. Там тоже был «история».
Нам сказали, что можно найти жилье в селе Корделевка. Майя нашла автобус, и мы поехали туда. Когда в первый раз зашли все вместе с детьми, хозяйка дома резко отреагировала на меня:
– А это кто?!
– Это – мой муж и мои дети – ответила Майя.
– Нет-нет! У нас занято! – сказала хозяйка.
Хозяйка дома подумала, что я китаец. У нас тогда в Советском Союзе отношения с китайцами были плохие. Поэтому нам не сдали свободную комнату.
В следующий раз Майя сказала мне, чтобы сразу не заходил в дом. Майя зашла одна и предупредила бабушку:
– Мой муж из Якутии.
– О-о, из такой дали!
– В первом доме подумали, что он китаец и не сдали нам комнату. Вы, наверное, слышали про Якутию?
– Да, да. Мы знаем про Якутию.
Так мы сняли комнату в Корделевке, под Винницей. Там была еще одна ситуация в зале ожидания вокзала. Майя пошла покупать билеты в другое здание, а я сидел с детьми. В это время недалеко от меня начали ругаться двое мужчин – русский и украинец.
Я подошел к ним сказать, чтобы не ругались здесь, все слышно.
– А ты, что, китаец, вмешиваешься!
– Лучше отойди от нас!
И тут подошла Майя и сказала им:
– Да нет, ребята, он из Якутии!
– Якутии? – сказали те.
– Мы Якутию знаем – ответил украинец.
– Ну, если знаете, то я с Колымы – сказал я.
– Колыма! – воскликнул украинец. – Опасный человек!
Колыма была местом ссыльных и уголовников, это на них произвело огромное впечатление. И эти ребята вскоре помирились.
Работая лаборантом в ИЯЛИ, я жил в Ленинграде и помогал Е.А. Крейновичу. В 1958 году он ездил в экспедицию на Нижнюю Колыму. Там он встретил своего информатора – Трифонова Николая Трифоновича, с которым работал в 1934 году в Ленинграде, в Институте народов Севера вместе с каким-то Ягловским. Тот оказывается болел немножко и вернулся домой, а Трифонов окончил ИНС. И вот, после ссылки, в 1958 г. Крейнович поехал в экспедицию. В Якутске взял помощником лаборанта Лаптева Афанасия, нижнеколымского юкагира, который окончил Герценовский пединститут. Лаптев по-якутски не знал, знал по-юкагирски и по-чукотски. Поэтому, в словах не указывал долготу гласных и мягкость согласных. Крейнович отправил меня взять из архива института толстую папку с материалами по сказкам тундренных юкагиров.
Я проверял материалы Крейновича, собранные Лаптевым у Трифонова, Гарулиной и других юкагиров-информаторов. После этого съездил в Андрюшкино, навестил маму. Брат Николай учился в 7 классе тогда уже 8-милетней Андрюшкинской школы.
В 1964 году приехал в Андрюшкино по распределению и год работал учителем русского языка и литературы, занимался сбором материалов для своей кандидатской диссертации по сложным именам существительным. И увидел, что юкагиры-школьники, молодежь свой язык забыли. А до этого, когда у нас был колхоз «Оленевод», юкагирский язык все знали. По возвращении в Ленинград, я думал, что поступлю в аспирантуру. Крейнович во всяком случае говорил, что заявку сделал. Но когда пришел в сектор, то Петр Яковлевич Скорик сказал мне, что место в аспирантуре отдали другому претенденту, т.к. думали, что я не приеду.
– Нам сказали – вы на родине.
– Я на один год только уезжал, чтобы собрать материал.
– Места нет уже.
Ничего не поделаешь. Мне пришлось обратно лететь в Якутск, где я и поступил в аспирантуру. Позже оттуда меня прикомандировали в Ленинградское отделение Института языкознания.
Особенно трудно мне давался иностранный язык. Майя заставила меня ходить на курс английского языка в Доме культуры имени С. М. Кирова. В пединституте мы иностранный язык не изучали. И, поскольку не было преподавателя по юкагирскому языку, я числился в группе эвенского языка, где преподавала В.И. Цинциус.
Там тоже была «история» при поступлении. Заведующий северным отделением – Гаврил Никандрович Никулин, бывший фронтовик, сказал мне, что мест на филологическом факультете уже нет, и мне придется поступать на педфак. Я заартачился:
– Я только окончил педучилище, мне на историко-филологический нужно.
– Тогда, давайте, езжайте обратно в Якутск.
– Как?
Мы ехали в Ленинград целую неделю. Сначала самолетом Якутск–Тахтомыгда Амурской области, потом сели на поезд до Москвы, а оттуда сутки до Ленинграда. Денег у меня по приезду в Ленинград уже не было. Об этом поступлении я написал воспоминание, как Вера Ивановна Цинциус помогла мне во время поступления и взяла к себе на обучение в педагогический факультет.
Я уже писал, что, когда был учителем в Андрюшкинской школе, обнаружил – юкагирские дети и молодежь родной язык не знают, говорят по-русски или на якутском. И вот, я решил собрать языковой материал у стариков. Я понял, что мне надо как-то спасать свой народ, возродить юкагирский язык. Я поговорил с директором ИЯЛИ Евдокией Иннокентьевной Коркиной:
– Евдокия Иннокентьевна, я должен в 1974 году докторскую диссертацию защитить. С докторской я пока не буду спешить. Сейчас, я думаю, надо ездить в тундру, в Андрюшкино, только там тундренные юкагиры живут. Буду собирать юкагирские слова от пожилых людей. Давайте мне такую тему сделаем – составление «Юкагирско-русского словаря».
– Хорошо – сказала Евдокия Иннокентьевна. – Каждое лето будем давать экспедиционные, когда Вам надо будет, Гаврил Николаевич.
– Спасибо – поблагодарил я.
Я занялся сбором языкового материала. Ездил в Андрюшкино и Олеринскую тундру, а моя семья жила в Ленинграде. Получилось так, что в Якутске я жил в коммуналке, работая лаборантом ИЯЛИ. Мне говорили, если семью привезешь, тогда получишь квартиру. Особенно профессор Федот Сафронов на каждом профсоюзном собрании критиковал меня:
– Почему Курилов свою ленинградскую семью сюда не привозит?! Пока не привезет – не надо ему давать четырехкомнатную квартиру.
Перед отъездом в экспедиционную командировку я сказал Майе:
– Мой народ исчезает, мой язык исчезает, по переписи 1959 года юкагиров осталось чуть больше 549 человек. Я хочу что-нибудь сделать, а не смотреть как исчезает мой народ. Что-нибудь надо делать. Надо письменность юкагиров создавать.
– Нет, Ганя, я на Якутск не согласна. Я родилась в Ленинграде. Ленинград – моя родина, здесь мои родители жили. Мать и отец умерли. Мои дети здесь родились. А я-то думала – здесь ты останешься. Как Юрий Рытхэу (чукотский писатель). Нивх Чунер Таксами – ученый секретарь Института этнографии в Ленинграде, на Малом проспекте он живет. Или мансийский писатель – Юван Шесталов. Многие здесь, а почему ты не можешь?
– Мне больно что мой народ исчезает, что-то надо делать. Там никто не хочет этим заниматься. Значит, они думают, что ничего не выйдет. Просто так сидеть и ждать чего-то, когда народ и его язык умирает, исчезает, по-моему, нельзя!
– Ну, ты неадекватный кажется, Ганя. Короче говоря, мы не поедем. Я не отправлюсь туда.
– А что тогда?
– Не знаю, мы здесь останемся. Тем более, у нас очередь, скоро квартиру дают новую на окраине. у Поклонной горы. Так что ты сам решай. Напрасно, может, переедешь в Якутск. Возможно, ничего у тебя не получится.
– Надо, все-таки, что-то делать.
– Ладно, значит ты решил так. Тогда ты поезжай туда, а мы останемся.
Мы расстались с Майей. Она мне тогда говорила, что всякое может случиться.
В 1970 году я мог погибнуть в Батагае. Самолет, который летел из Черского через Батагай в Якутск – разбился. Там погибло 34 человека. Меня в последний момент, по пути в аэропорт вернула мама (я перевез мать из с. Андрюшкино к Семену в п. Черский). У нее было плохое предчувствие, заболело сердце. Она попросила Семена остановить меня, не дать улететь.
Дело было так. Я пошел за билетом до Якутска. В отделе перевозки мне сказали, что билетов нет. Побежал в райком партии и достал бронь.
– Конечно – сказал первый секретарь райкома партии Алексей Алексеевич Слепцов. – Дайте бронь Гаврилу Николаевичу!
И я с бронью побежал в отдел перевозки. Идти нужно было под гору. Спускаясь с нее, слышу, как сверху Семен кричит:
– Ганя-я!
Гора-то высокая там. На горе стоит Семен.
– Что?
До отдела перевозки оставалось метров 20, кажется.
– Мама плачет. Страшно плачет. Когда узнала, что ты улетаешь, начала сильно плакать.
– Ой, боже мой. Мне командировку больше не предоставят.
– Под суд-то не отдадут за то, что опоздал.
– Ну, ладно.
Я прямо по склону поднялся к Семену. Семен-то еле ходил, у него инфаркт был, правая сторона не работала. Как он пришел? Он жил на горе по улице Гагарина.
– Ладно, значит, я не улетаю. Я объясню. И давай пойдем.
Мы пришли и около дома Семен сказал:
– Послушай.
Действительно, мать плачет, через окно слышно.
– Давай, зайдем – сказал Семен.
Зашли. Семен сказал:
– Ганя вернулся.
– А-а – сказала мама и повисла на моей шее, плачет.
– Что ты? – сказал я.
– У меня левая грудь схватилась. Такое случалось у меня, один раз, когда твоя сестра Валя утонула со своими подругами в Андрюшкино. Когда я услышала от Семена, что ты улетаешь сегодня, у меня опять это началось с левой грудью.
– Ничего. Я сейчас позвоню в Якутск и сообщу, что следующим рейсом прилечу.
Тот улетевший самолет, который должен был лететь из Черского, при посадке ударился об гору. Рейс выполнял пилот, который собирался покинуть Якутию. В кабине их шестеро было – летчики, штурман и сопровождающие, наверное. Все погибли. Я, конечно, рассказал Майе об этом.
– Вдруг, такое тоже, не дай бог, случится – сказала Майя. – Тогда мы останемся в совсем незнакомом городе одни. Не-е-т! Мы из Ленинграда никуда не поедем. Давай, ты там сам, как-нибудь. Алименты будешь платить, конечно?
– Конечно.
В 1972 году бракоразводный суд был. Егор Оконешников, как председатель месткома, и, как всегда, мой друг Прокопий Елисеевич Ефремов были. Моя семья жила на Васильевском острове – там и состоялся суд. Майя зашла, сопровождая троих детей.
– Папа – сказал кто-то.
Махнул я. Да, кольнуло как-то. На суде я, как истец, хотел по крайней мере среднего сына с собой взять – Алика.
Суду я рассказал:
– Мой народ – юкагиры, тундренные оленеводы, живут на Колыме. Родной язык исчезает. Мне надо быть недалеко от своего народа. Язык исчезнет и, значит, народа не будет. Юкагирский язык – единственный. Условно его включили в палеоазиатские языки. Родства нет ни с каким языком мира. По переписи 1959 года оставалось 549 юкагиров. Потому что до этого, в 1956 году был ликвидирован юкагирский колхоз-миллионер «Оленевод», где я работал после начальной школы пастухом-оленеводом.
Поселок Тустах-сень был ликвидирован во время хрущёвской кампании укрупнения хозяйств и ликвидации мелких поселков. Нас, юкагиров, перевезли в п. Андрюшкино, и там, когда мы получали свои первые паспорта, председатель сельсовета, бывший батрак, Гаврил Третьяков переписал половину юкагиров эвенами, по наущению Гурвича. Был такой учёный, я его видел один раз, когда он приезжал в тундру. Он тогда сказал, что юкагиров мало осталось:
– Вы называете себя юкагирами, на самом деле вы – эвены.
– Как? – говорю. – Я в интернате жил, в начальной школе, там эвены были из колхоза «Сутаня Удерян» п. Андрюшкино. Мы – юкагиры.
– Это вы так считаете, – говорит.
– А кто тогда юкагиры?
Он говорит:
– Ягловские, вот они юкагиры, Трифоновы.
– А Куриловы? Третьяковы?
– Это – эвены.
Вообще, все запутал он. И вот когда наш юкагирский посёлок и колхоз-миллионер ликвидировали, объединенному колхозу дали общее название – имени И.В. Сталина.
Когда давали паспорта, председатель сельсовета Третьяков написал нам в графе национальность – эвены. Вот так у нас в семье все стали эвенами, и только Николай, младший брат, был записан юкагиром (тогда в каждой семье национальность «юкагир» оставляли одному ребенку). Поэтому, по переписи населения Советского Союза в 1959 году юкагиров было 549 человек.
Всё это я рассказывал Майе. Она мудрая, конечно, была женщина. После 10 класса нигде она не училась. Природный ум у неё был.
На суде, после меня, ей дали слово. Она сказала:
– Я коренная ленинградка, здесь родилась. Мать комендантом на Васильевском острове была во время войны. В блокаду, помогая другим, умерла с голоду. Её фамилия Котина была. А отец был политрук, погиб во время войны.
Суд удовлетворил сторону Майи. И тогда я спросил:
– Ну хотя бы одного из сыновей мне дадите?
Майя ответила:
– Нет, ни одного не отдам. Троих сама буду воспитывать.
Алименты я платил с половины зарплаты, посылал деньги, даже когда у меня книги выходили. Мне хорошо платили гонорары, кстати говоря. Половину денег отправлял всегда в Ленинград. То есть они жили неплохо в Ленинграде. Майя-то не работала.
Потом она приезжала в 1975 году. Тогда я уже женился на Анне Андреевне. Она работала в ИЯЛИ в отделе северной филологии. У нас с Анной Андреевной родился первенец – Юко. У Анны дочка была – Кира, ей тогда семь лет исполнилось.
Мы жили на Стадухина, 82. Конечно, к нам приходили в гости друзья и знакомые. Когда появился телефон, то они предварительно звонили. Бывало, что друзья звонили и в самую рань.
Такой ранний звонок был и в этот раз. Утром, где-то в четыре часа прозвенел телефон. Мы спали в маленькой комнате, Юко было где-то 8-9 месяцев, на кроватке лежал. Аня сказала:
– Кто-то там опять звонит.
– О-о-о, неужели это Вася? (Василий Лебедев)
Пошел, поднял трубку. Слышу – женский голос:
– Это – квартира Курилова? – требовательно спрашивает женщина.
– Да, это квартира Курилова. А вы кто?
Она трубку положила. Аня спросила:
– Кто?
– Не знаю, женский голос был. Спросила – это квартира Курилова? Да – я сказал. А вы кто? – спросил, а она трубку положила. И тут я подумал: «Ой, боже мой, Аня вдруг подумает, что какая-то женщина!».
А она говорит спокойно:
– Ладно, ложись спать. Уже пятый час.
Я лег. Хорошо, что Юко не проснулся еще. И вдруг в квартиру звонок.
– Что такое? – подумал я, успев задремать.
Иду к двери, спрашиваю:
– Кто там?
– Открой! – говорит женский голос.
– А вы кто?
– Открой! – Уже в приказном тоне говорит.
Открываю. И вдруг, смотрю, Майя стоит и трое моих сыновей.
– Папа-а!
Чуть в обморок не упал. Я ничего не мог сказать.
– Проходите, проходите, – говорю.
Пошел в маленькую комнату и говорю Ане:
– Аня, первая моя жена Майя пришла с детьми. Давай ты что-нибудь там приготовь.
А у нас в холодильнике, как нарочно, ничего нет. Я говорю:
– Пойду в «Сардану» (магазин). Детям куплю что-нибудь. И самим надо.
Я подумал – они поссорятся, наверное. Ругаться будут. Я-то не знал какая цель приезда была у Майи. Я вообще не соображал тогда. Подошел к Майе и сказал:
– Быстро схожу в магазин, что-нибудь куплю детям с дороги. Моя жена – Анна Андреевна – представил я Аню.
– А-а, Анна Андреевна.
Она так посмотрела на нее и поздоровалась, руку подала. Майя пошла в кухню, а я оделся, да вышел. Народу в магазине мало было. Купил продукты и детям мороженое. Прихожу я домой, а мы жили на третьем этаже. Поднимаюсь, и на втором этаже думаю, что сейчас там крики будут. Уже на третий этаж осторожно поднимаюсь и около двери встаю, а там тихо что-то. Я открываю дверь своим ключом, оттуда с прихожей видно кухню. Смотрю – они в кухне сидят, я увидел Майю. Я разделся и ребятам говорю:
– Возьмите, что там хотите.
И пошел в кухню, смотрю – они чай пьют и тихо беседуют.
– А муженек, охотничек, как всегда – сказала Майя.
– Ну, да – Аня сказала. – В магазин, в основном, он бегает, потому что у нас маленькому 8 месяцев.
Потом я позвонил днем своим знакомым. Прокопий Елисеевич сказал:
– О-о, конечно.
Я хотел, чтобы друзья принесли что-нибудь для угощения. Кто-то принес юколу. Майя с детьми не знали юколу, вообще не ели никогда. Майя не поела даже.
– Нет, мы не привычные к такому.
Две недели она у нас жила. Я в кухне спал на раскладушке. В большой комнате трое моих сыновей и Майя спали, а в маленькой комнате Аня с Юко и Кирой.
В субботу пикник устроили на горе Чочур Муран. Пришел друг Прокопий Елисеевич Ефремов – Проня. Мы шашлык приготовили.
Прошло две недели. Про обратный билет я не спрашивал.
– Ну, все-таки, Вы когда обратно собираетесь? – осторожно я спросил.
– Мы купили билеты – ответила Майя. – Ты нас-то проводишь, наверное?
– Да, я сегодня провожу. Там гостиницы есть.
– И то хорошо – сказала она.
В аэропорту в гостиницу устроил их. Показал, где находится регистрация. Потом вернулись в гостиницу, дети на улице играли. Когда мы зашли в номер, я присел на стул. Она села на моё левое колено, я немного опешил.
– Немножко, хоть, приласкай, что ли.
– Извини, как-то неудобно.
– Целуй, хоть. Ну, поцелуй, хоть, что я заразная, что ли?
– Извини – сказал, и поцеловал. – Не надо, Майя, мне неудобно как-то.
– Так-то ты всегда был стеснительным. Ты, оказывается, неплохую женщину нашёл. Она мне понравилась.
– Слава Богу.
– Хорошо, езжай домой. Знаем – где и что ты.
Я так и не спросил зачем она приехала в Якутск и до сих пор не знаю. Она сказала – хорошая у тебя жена. Сначала сердитой такой была. А потом стала такой тихой, мирной, спокойной.
– Ты береги себя! У тебя же дети. Еще один маленький появился. Так что, слишком поздно не ходи.
Я подумал:
— Опять она меня оберегает.
У нее была черта такая – оберегать.٭
Когда Майя с братом были в детдоме, их стали вывозить на большую землю через Ладожское озеро на трех автобусах. В первый автобус их детдом не поместился. Этот автобус попал под бомбардировку на озере и затонул, все пассажиры погибли. Майя с Борисом поехали следующим автобусом.
Когда мне было четыре года, т.е. в 1942 году, я видел сон с разрушенным городом. Будто бы я там ходил. Потом я уже думал, что видел во сне Ленинград. За мной гонялся очень высокий человек. Я еле-еле убегал от него. Наверное, это фашисты были. Они очень высокими людьми были.
У Майи был природный ум, очень быстро все схватывала. В одном разговоре с сыном Альбертом, мы также подмечали ее ум.
– Она была очень умная женщина. И, острая на язык! – говорил Альберт.
Примечание*
Полагаю нелишним сообщить читателям некоторые касающиеся моей семьи моменты, о которых отец в связи с созданием нового семейного очага и окончательным переездом в Якутск не мог иметь ясного представления.
По рассказам мамы, в тот период, когда состоялась наша поездка, из объяснений отца невозможно было понять, насколько глубокие сложились у него отношения с Анной Андреевной. В Якутске мама обнаружила, что отец живет одной семьей с Анной Андреевной и ее семилетней дочерью Кирой, а в колыбели новорожденный Юко – первый общий ребенок отца и Анны Андреевны (через шесть лет родилась наша с Альбертом сестра – Ладина).
Об алиментах. С 1972 года, едва я, младший и самый болезненный из троих детей, немного подрос, мама постоянно работала – ночной приемщицей в булочной (мы с братом охотно оставались у нее на работе, там была уютная комната отдыха и в паузах между прибытием и разгрузкой товара мама читала мне «Бемби» и другие книжки); официанткой в детском кафе «Матрешка» на 17 линии, почти напротив нашего дома – пока братья учились в школе, я гулял вокруг, или оставался в кафе – моими главными подружками там были добрые бабушки-гардеробщицы; с 1976 года мама работала контролером на входе в метро (позднее работала на объединении «Светлана», в 1988 году получила производственную травму и вышла на пенсию по инвалидности; мама сохраняла бодрость духа и жизненную активность – посещала выставки, театры и концерты, экскурсии, участвовала в обществе детей блокадного Ленинграда).
Мама подбирала работу с таким расчетом, чтобы она давала ей возможность всячески оберегать нас. С годами указанное обстоятельство, т. е. чрезмерная опека стала вызывать недовольство у старшего из нас – Вадима. После 1978 года Вадим перестал участвовать в наших совместных путешествиях, а в олимпийском 1980 году поступил в военное училище, стал офицером и служил на БАМе; в 2009 году Вадима не стало.
Об «аллергии» – была она (а рецидивы сохраняются на протяжении всей жизни) не у Альберта, а у меня. Заметное облегчение приносили регулярные летние поездки на юг (в Евпатории проводили каникулы восемь лет подряд), где яркое солнце, море и свежий воздух оказывали благотворное воздействие. Алименты мама скапливала на сберкнижке и использовала их для летних поездок с нами, не только оздоровительных – образно говоря, мы с мамой объездили пол-Союза (Москва, Украина, Прибалтика и т.д.).
С собой мама взяла нас троих, во-первых, поскольку не с кем было оставить. Во-вторых, чтобы увидеть Якутск, о котором отец много рассказывал и какое-то время даже уговаривал переехать. Поездка состоялась в августе 1974 года, после отдыха в Евпатории.
Мы все трое – Вадим, Альберт и я – получили высшее образование. Вадим стал профессиональным военным, Альберт с детства увлеченно творит в поэзии, я преподавал в вузах СПб исторические дисциплины, параллельно занимался юкагирским языком со студентами ИНС им. А.И. Герцена, имею несколько десятков публикаций, в т. ч. по истории юкагирского языка и о ученых-североведах.
Мама умерла, не болея ни одного дня, ночью дома в своей постели 20 августа 2020 года. Мама вела здоровый образ жизни – не пила и не курила, старалась не унывать, в последние годы жизни много путешествовала – с организованными группами посетила Ясную Поляну, Торжок, Смоленск, Минск, Карелию.
Мама была человеком осмотрительным, но смелым и решительным. Такой пример. Наши добрые соседи по коммунальной квартире на 16 линии В. О. студенты-медики Александр и Елена Рейтузовы по окончании института уехали на работу в Чупу, небольшой поселок на севере Карелии. Елена приглашала маму погостить, уверенная, что все останется лишь проявлением вежливости. К ее изумлению, в марте 1976 года (был период весенних каникул в школе) она получила от мамы короткую телеграмму с номером поезда, временем прибытия и подписью – «Майя. Мальчиши». Проехав около 48 часов, мы сутки гостили в Чупе и по заранее купленным билетам вернулись в Ленинград.
Необходимо добавить, что мы – дети – очень любили дальние путешествия на поезде. Нам все было интересно, даже романтично, нравилась самая «поездная» атмосфера – питались запасенными мамой из дома продуктами, пили чай из стаканов с металлическими подстаканниками, любовались видами из окна, играли в карты, шахматы, в «города», подолгу общались с попутчиками.
(Андрей Гаврилович Курилов. Санкт-Петербург, 2023).
СВЕТЛЫЕ ДУШИ БЕССМЕРТНЫ
Светлые души бессмертны
Супруге А.А. Даниловой
Мы в раннем детстве разузнали, между
прочим,
Что жизнь земная вечна, как и солнца свет.
А вот о том, что личной жизни век не прочен,
Узнали мы потом, намного повзрослев.
Да, жизнь у нас хрупка! Она как лучик света
Несется с вышины в пучину вечной тьмы.
Там сгинем будто бы пылинкой мы навечно,
Угаснем навсегда под гнетом немоты.
Но так ли мрачен, и до жути беспросветен
Удел у всех, вкусивших сладость жизни Тут?
Ведь есть же рай, для тех, кто был при жизни
честен.
Нунни* имеем мы, как вечной жизни путь.
Тут кто-то скажет: «Души близких Там
Летают
На небесах, от бед стараясь нас спасти!»
А почему бы нет? Ведь не открыты тайны
ни мозга, ни души, ни космоса почти.
К тому же, лично наблюдал я удивленно
За цифрой девять с завитушкой не большой.
Девятого числа в День памяти Семена
Учуу Уйбаан, воскликнул вдруг:
«Сэмээн!
Мы поняли!
Ты видишь нас! Ты рад! И шлешь привет
участникам
Тюмсюю**, тебя не забывающим догор!»***
Но чем бы ни был тот дивный знак
из далекой дали,
Поверь, пылинкой не исчезнем навсегда.
Ведь души светлые в горчайший миг печали
Больного сердца улетают в небеса.
Оттуда, милая, вернешься радостно в дочурке
внука
И вновь продолжишь путь земной.
Перевод автора
2008-2009 г.
*Нунни (юкаг.) – религиозное представление юкагирского народа о переселении души хорошего человека в тело новорожденного.
**Тюмсюю (як.) – объединение, собрание.
***Догор (як.) – друг.
С моей второй женой – Анной Андреевной Даниловой, я мог встретиться в 1953 году в Магадане на агрономическом отделении, куда меня отправили поступать из пос. Андрюшкино Нижнеколымского района.
После окончания начальной школы-интерната в Хара-Тале, до поступления в 5 класс, я работал оленьим пастухом в родном колхозе «Оленевод». После пятого класса не смог поехать на каникулы в тундру из-за половодья, застрял между Андрюшкино и Тустах-Сень (мой родной поселок по-якутски назывался Тустах-Сень). После шестого класса ситуация с половодьем повторилась, тогда я застрял в Балаганнахе у Спиридона Винокурова.
После окончания седьмого класса Андрюшкинской семилетней школы интернат закрыли. Из-за половодья у меня, в очередной раз, не было возможности выехать из с. Андрюшкино в тундру к родителям.
Мои одноклассники – Алеша Слепцов, Кокорин Вася, Винокуров Кеша и Ягловский Декабрист поехали на лошадях в Среднеколымск, чтобы продолжить учиться в 8 классе и закончить среднюю школу. Одноклассницы (Паша Батюшкина, Дуся Батюшкина, Христина Ягловская) ждали дорогу в Якутск. Я собирался ехать в тундру, чтобы работать пастухом, мечтал на всю жизнь стать оленеводом.
Интернат закрылся, в Андрюшкино мне негде было жить и кормиться – т. к. я был интернатчиком, то поселковые меня, особо, не знали. Застрял я в Андрюшкино без дома, без еды, без копейки. Тогда была зимняя дорога в районный центр – Нижние Кресты, так в те годы назывался пос. Черский. Оттуда приехали человек семь или восемь, уголовники, так говорили про них. Они какими-то путями добрались в Андрюшкино и ждали попутную лодку, чтобы плыть по Алазее до Среднеколымска. Свои палатки они поставили недалеко от интерната. Один из них поставил полог напротив интерната. Заметил, что я болтаюсь без дела, подошел ко мне и спросил:
– Что ты здесь взад-вперед ходишь по берегу?
– Ребята поехали учиться, а я в тундру не могу попасть.
– А где ты сейчас живешь?
– Нигде. Интернат закрыли, сейчас там будет ремонт. Кушать негде. Знакомых здесь нет.
– О-о, давай, свой кукуль или одеяло принеси в мой полог. Правда, я многим чем кормить не могу. Есть лапша.
Каждый день лапшу будем кушать.
Варить лапшу приходилось на керосине, печи в пологе не было. Он кипятил воду, сыпал вермишель и добавлял масло, и это варево мы кушали. Масло он покупал в магазине.
Неопределенно все было – когда я уеду, смогу ли поехать в тундру, чтобы стать оленеводом. От нечего делать приходил на территорию школы, там было одно баскетбольное кольцо, в которое я кидал мяч.
Однажды меня увидел директор школы, Николаев Василий Николаевич. Он собирался в партийную школу поступать.
– Ты что, Курилов, здесь шатаешься без дела?
– А куда я поеду? Дороги нет, как в прошлом и позапрошлом году. Не могу попасть в родной колхоз.
– Опять в стадо собираешься?
– Да, я в стадо поеду работать оленеводом.
– Ох, какой ты, все-таки. Государство на тебя потратило столько денег. Семь классов окончил, в интернате жил. Ты должен сейчас учиться дальше и оплатить свой долг перед государством. Ты это понимаешь?
– Нет, не понимаю.
– Вот что, имей в виду – меня по рации вызывали, самолет, который садится на воду, прилетит сюда. Вот этим самолетом ты улетай в Нижние Кресты. В педучилище Якутска мест нет, только в Сельхозтехникуме на агрономическом отделении есть одно место. Поезжай до Нижних Крестов, а потом улетай в Якутск и поступай на агронома!
Мне все равно было. Если самолет прилетает сюда, значит, он садится в Тустах-Сень тоже. Там есть большое озеро, на которое зимой приземлялся самолет. И я стал ждать.
Мой сосед, у которого я жил, возможно, украинец был, он отличался от русских – волосы черноватые, но по виду европеец. Я сказал ему, что, кажется, самолет прилетит из Нижних Крестов. Директора школы встретил, он сказал лететь в Нижние Кресты, а оттуда в Якутск – поступать в Сельхозтехникум, есть одно место на агронома.
– Агрономом быть хочешь?
– Мне все равно. Может из Нижних Крестов полечу в свой родной поселок. Если самолет садится на воду, значит, в моем поселке тоже сможет сесть, там есть озеро большое, куда зимой садится самолет на лед.
– Ну, ладно – сказал он.
Через неделю меня вызвали в школу. Директор сказал, что завтра прилетает самолет, который садится на воду.
– Давай, приготовь свою одежду и улетай в Нижние Кресты!
Я прибежал в полог.
– Завтра самолет прилетает, я в Нижние Кресты улетаю!
– Ну, давай, может встретимся!
Я взял кукуль, положил туда свои пожитки. Вещей-то у меня не было, только три книги. Помню «Самбо» Харлампьева, «Баскетбол» Травина, а третью – подзабыл. Ни мыла, ни полотенца, ничего не было у меня, в интернате ведь жил. Взял кукуль (меховой мешок) и пошел к виске, на которую садился самолет.
И вот прилетел американский гидросамолет «Каталина». У него вместо колес снизу были две лодки. Встретил одноклассниц, которые тоже улетали в Якутск поступать на учебу – две в педучилище, одна в радиотехникум.
– О, Ганя, вместе, оказывается, поступаем!
– Нет, я в сельхозтехникум, на агронома.
– Зачем – агрономом?
– Мест других нет, директор школы сказал, чтобы на агронома поступал.
– Может, там все изменится – ответили девочки.
В самолете сверху открывался люк, и когда летели, летчик или штурман сказал:
— Ребята! Что вы сидите? Выходите, с родным краем прощайтесь! Как раз над тундрой пролетаем.
Мы все поднялись. Смотрю, а там родная Олёра и серая дымка оттуда вьется. Так жалко было прощаться, как захотелось мне вернуться в родные места. Такая красота! Я забыл, что там летом бывает комарье страшное, мне было так дорого смотреть на родной край. Я долго не мог стоять, хотелось заплакать. Поэтому сказал:
– Ну, ладно, я пошел.
Паша Батюшкина со мной тоже зашла. Оказывается, она меня с пятого класса любила, а я-то не знал. Это потом в 2006 году узнал от нее. А тогда был 1953 год.
Вместе с нами улетал наш учитель Василий Егорович Соловьев с семьей. Он из Орджоникидзевского района был, русский, но по-якутски хорошо знал. Учил нас с первого класса. В Нижних Крестах я остановился у них.
В Нижних Крестах ни одного знакомого не было у меня, туда прилетел в первый раз. Этот поселок называли опасным, диким местом, потому что уголовники людей убивали из-за денег, много было драк.
По приезду я пошел в Сельхозуправление, где меня направили к начальнику Линтвореву. В его кабинете стоял большой стол, а он сидел на другом краю стола.
– Заходите, заходите, молодой человек! Что вам нужно?
– У меня направление директора школы из Андрюшкино.
– Куда?
– На агронома.
– Одно место есть в Магадане.
– Э-э, далеко Магадан. Зачем? А в Якутске?
– Одно место было, его вчера Чиркова взяла. Чуть-чуть опоздал.
Чиркова была из пос. Нижнеколымск. Сейчас такого поселка нет, его ликвидировали. Потом я видел ее – симпатичная девчонка, вышла замуж за якутского поэта Ивана Гоголева. Училась в сельхозтехникуме, морозостойкие сорта яблок в Покровске выращивала. В 1960-х годах ее имя гремело – агроном, выращивающий морозостойкие яблоки!
– Ну, хорошо. Я в Магадан не поеду – сказал я.
И с радостью вышел из Сельхозуправления, побежал вприпрыжку, думая, что отсюда в свой поселок, в свою родную тундру полечу! И, подпрыгивая, иду по улице. Улицы земляные без тротуаров, вокруг деревянные домишки стояли. Встретился мне бывший директор школы, он секретарем райкома комсомола работал.
– Ты что, Курилов, так радостно бежишь?
– Оказывается, в Якутске в сельхозтехникуме мест нету, поэтому, я обратно возвращаюсь в тундру! В Магадан не полечу, там есть место только на агронома.
– Ты что! Ну-ка иди сюда! В Магадан лети, там тоже ничего, нормально! Ты же хорошо учился!
– Нет, не полечу в Магадан – расстроенно ответил я.
– Вечером долго не гуляй, всякое бывает здесь. Днем-то ничего, порядок есть, милиционеры наблюдают. А ты, если в Магадан не хочешь, давай, я поговорю, может в якутском педучилище место найдем.
И он нашел мне место в педучилище Якутска – договорился с Министерством просвещения, в итоге я не полетел в Магадан. Как устроена судьба! Если бы в том году я начал учиться на агронома в Магадане, то встретил бы девушку из пос. Арка Магаданской области, что рядом с Оймяконским районом. Анна Андреевна жила там с отцом, в 1953 году она поступила на агрономическое отделение.
Я полетел в Якутск, оттуда отправили учиться в Чурапчу из-за отсутствия мест в якутском педучилище, проучился там 3 года, а обучение завершил в Якутске из-за закрытия чурапчинского педучилища. После якутского педучилища поступил в педагогический институт им. А.И. Герцена в Ленинграде, полный решимости заниматься грамматикой юкагирского языка.
В Ленинграде, будучи студентом, женился на ленинградке Майе, у нас родилось трое сыновей – Вадим, Альберт и Андрей. В 1964-м поехал на год работать учителем в Андрюшкинской школе, т. к. мне посоветовали – если хочешь поступить в аспирантуру, надо там собирать материал для кандидатской диссертации. В Андрюшкино я узнал, что маленькие дети, в отличие от нас, взрослых, родной язык не знают. По-якутски говорят:
– Билбэппит, билбэппит!
Или по-русски:
– Не знаем! Юкагирский язык мы не знаем!
Гордо даже говорят, что не знают. После работы школьным учителем в Андрюшкино меня взяли на работу в Институт языка, литературы и истории в Якутском филиале. Я жил в Ленинграде, т.к. там была моя семья, и помогал Е.А. Крейновичу. Потом стал чаще улетать в Якутск, решив вернуться в Якутию, чтобы заняться возрождением юкагирского языка.
Квартиру в Якутске обещали дать при условии, если привезу семью из Ленинграда, поэтому я жил в коммуналке. Майя Матвеевна не согласилась переезжать в Якутию, по этой причине мы развелись в 1972 году. На суде я рассказал, что у моего народа исчезает родной язык, молодое поколение не знает юкагирский язык. 15 лет не был я в родных местах, в Нижнеколымском районе Якутии, долго учился в Чурапче, Якутске и Ленинграде, потом женился. Мне хочется что-нибудь сделать для моего народа, т.к. нет письменности, словарей и учебников. Поэтому мне надо в Якутию вернуться (директор института Коркина Е.И. обещала мне каждый год устраивать экспедицию).
На суде Майя тоже выступила:
– Я родилась в Ленинграде, отец был политруком, защищая Ленинград погиб, мать была комендантом на Васильевском острове, умерла. Пусть мой муж уезжает, а я останусь. Народ-то исчез, всего 549 человек, а он, такой упрямый, мой муженек.
– Так что прости, я не смогу, мне надо думать, прежде всего, о своих детях.
Майя Матвеевна с детьми осталась в Ленинграде.
Это была предыстория. Со своей второй супругой Анной Андреевной я познакомился в 1973 году.
Весной 1973 года умер мой друг, русский писатель и переводчик Юрий Иванович Шамшурин, автор романа «Счастье в твоих руках», повести «В тайге стреляют», сборника рассказов «Свет над ярангами» и др. Юрий Иванович – бывший фронтовик, родом из Иркутской области, его жена Тамара тоже была оттуда. После панихиды по Шамшурину я вернулся к себе домой. Тамара говорила мне, что уже поздно:
– Ганя, здесь заночуй.
– Нет, я всё-таки пойду домой.
– Автобусы не ходят, уже первый час.
– Ничего, как-нибудь пешком дойду.
На улице было по-весеннему тепло, я шел домой пешим ходом. Когда повернул на Притузова, увидел ребят, направившихся в мою сторону. Намного позже я узнал, что в том районе школьники старших классов, чуть ли не шайкой ходили. Один из них подошел ко мне и спросил:
– Дедушка, есть курить?
– Есть.
Другие тоже прибежали.
– Возьмите все сигареты, мне до дома недалеко осталось – сказал я, желая отделаться от этих ребят.
– Ну, спасибо, деда! – захохотали они.
И я пошел дальше, потом узнал, что они так иногда избивали людей в академгородке по Притузова. Добравшись до дома, поднялся в свою коммунальную квартиру № 8, все спали. В прихожей снял пальто, собирался идти в свою комнату, и вдруг раздался стук в дверь.
Подумал: «Что такое? Первый час ночи. Кто может стучаться?»
Подхожу к двери.
– Кто там?
– Откройте – грубо ответили.
– А что такое?
– Откройте!
Оказывается, милиционер. И вдруг из девятой квартиры, слева, закричала женщина:
– Это он! Это он!
– Что? Это он? — удивленно спросил я.
– Это он кричал!
– Как? Я только зашел, только разделся!
– Это он! Это он!
Твердит все время эта Козлова. А я-то не мог даже толком подумать, надо было ребят-соседей разбудить, не дали мне опомниться.
– Давайте, быстро одевайтесь! Там разберемся!
Молодые были милиционеры.
– Ну, ладно – ответил.
Во дворе стояла машина, меня усадили в нее и увезли в медвытрезвитель.
– Раздевайтесь!
– Вы же сказали, что выясним и обратно привезете – сказал я.
– Нет, нет! Раздевайтесь!
– Я же только с панихиды пришел. Весь день на похоронах был.
– Раздевайтесь! Все! – в приказном тоне.
Я разозлился, на меня накатила злость, и не выдержав одолевших эмоций, ударил одного правой рукой в челюсть. Он упал, и второй начал кричать:
– Наших бьют!
И тут выскочили с каждой комнаты человек семь. Конечно, меня скрутили, было бесполезно сопротивляться, притащили в одну комнату, усадили в кресло, связав руки и ноги к подлокотникам и ножкам. Голову через шею тоже привязали к спинке кресла, и начали пинать по животу. Я немножко терпел, я же гимнастом был, пресс был неплохой. Они с остервенением стали пинать, в ботинках были.
Надо как-то схитрить, обмануть что ли. Как?
Руки и ноги у меня были связаны, только голова налево-направо могла двигаться, это меня и спасло, на левую сторону голову уронил. Тогда один закричал:
– Э-э, уже готов!
Щипнул кто-то. Сказали:
– Все, пусть лежит.
Оставили меня связанным в кресле и ушли. Я начал думать:
«Надо же, самое главное, ведь это подлость была той Козловой! Это он! Это он! Кричала, толком не разобравшись, елки-палки.
Ну и дурак я! Почему не остался в Ленинграде? Этого не было бы. Надо было остаться в Ленинграде, как предлагала жена Майя. Там бы я устроился в институте после очень хорошей защиты кандидатской диссертации».
Профессор, академик Виктор Максимович Жирмунский положительно отозвался, а ведь он никогда не выступал на защите кандидатских. Меня он защищал от первого оппонента – профессора, доктора филологических наук Ореста Петровича Суник, заведующего сектором алтайских языков Ленинградского отделения Института языкознания. В.М. Жирмунский тогда сказал мне:
– Молодец, хорошо на вопросы отвечал!
Вторым оппонентом был ученый секретарь специализированного совета Института языкознания, доктор филологических наук Владимир Михайлович Павлов. Он также похвалил меня:
– Диссертация интересная, новое в юкагирском языкознании!
На защите Ерухим Абрамович Крейнович сидел, и Вера Ивановна Цинциус была. После защиты ко мне подошел заведующий сектором палеоазиатских языков Института языкознания – профессор, доктор филологических наук Петр Яковлевич Скорик:
– Извините, Гаврил Николаевич, я принимал вас за другого человека, он тоже Герценовский пединститут окончил.
Поэтому, в первый раз, когда вы хотели поступить, я сказал, что мест нет. Так что простите, место было, а я не хотел еще одного пьющего аспиранта. Мы, бывшие учителя, только описательной лингвистикой занимаемся, лингвистика на новый теоретический уровень поднимается, у нас по теоретическому языкознанию мало сотрудников. Такого хорошего ученого по юкагирам у нас нет, мы с радостью бы приняли вас на работу в палеоазиатский сектор!
Обо всем этом я думал, привязанный к креслу. Я себя ругал, но, с другой стороны, думал: «Уже всё. Что поделаешь? Мы развелись с Майей».
Утром пришла другая бригада, развязали меня и повезли домой.
– Я всё-таки не виноват. Вчера был на панихиде русского писателя Юрия Ивановича Шамшурина. Может его читали?
– Нет.
– Угол Чайковского и Притузова, там оставьте, пешком до дома дойдет!
Дверь открыли и меня вытолкнули на снег. Я не сдержался и закричал им:
– Черти! Я с вами поговорю! Как-нибудь до вас доберусь!
– Ну-ка, обратно тащите его!
И вдруг неподалеку раздался женский голос:
– Гаврил Николаевич, это Вы?!
В мою сторону шли Анна Андреевна и русский мужчина. Анна Андреевна с дочкой Кирой жила в маленькой комнатушке восьми метров в деревянном доме. Она и ее сосед услышали мои крики.
– Отбой! Поехали дальше! – сказал капитан. И они уехали.
– Гаврил Николаевич, что случилось?
– Да вот, милиция вчера меня… Потом расскажу.
– Вообще, беспредел творит милиция! – сказал русский парень.
И он пошел дальше, на работу.
– Пойдемте, у вас на лице синяк – сказала Анна Андреевна.– Били?
– Не только били, пинали.
– Ой, боже!
– Как вас зовут?
– Анна Андреевна.
– Извините, я, наверное, домой пойду. Кого-нибудь там проучу! – сказал я.
– Как вам не идет ругаться.
– Очень обидно же.
– Ладно, я в Магадане курсы медсестер окончила. Дочку обычно сама лечу. Пойдемте ко мне!
Мы пришли в ее комнату в коммунальной квартире.
– Снимите рубашку, осмотрю вас.
– О-о, у вас все в синяках!
Она намазала синяки какой-то мазью.
– Гаврил Николаевич, вы сейчас никуда не пойдете. У меня раскладушка есть, на ней постелю Вам, когда приезжают родственники с Оймякона – на этой раскладушке спят, а я дочку в детсад отведу, институтский автобус (за детьми работников Академии наук приезжал специальный автобус и отвозил их в детский сад) за нами приедет. Пока быстренько жаркое приготовлю.
Анна Андреевна пошла на кухню, сделала жаркое и принесла мне.
– У меня такое настроение страшное. Если бы Вы не окрикнули меня, они бы меня затолкали обратно, чтобы дальше продолжить бить.
– Ничего, не беспокойтесь, Гаврил Николаевич. Давайте чай попьем! Скоро автобус подойдет, сейчас разбужу дочку, надо ее в детсад отвезти.
Я остался спать. Когда вернулся в свою коммуналку, рассказал о случившемся Грише Вельвину – студенту, который у меня жил. Он сказал, что это кричал Иван Зыков с Мегино-Кангаласского района:
– Почему меня не разбудил?
– Слушай, мне просто не до этого было. Я только разделся, повесил пальто и вдруг стук такой требовательный.
До этого злополучного случая я не общался с Анной Андреевной. Мы работали в одном секторе северной филологии, знал, что она закончила университет в Новосибирске у профессора, доктора филологических наук Валентина Александровича Аврорина. Спустя годы работы в нашем Институте проблем малочисленных народов Севера Анну Андреевну коллеги стали называть святой женщиной.
Я писал в других воспоминаниях, что в 1970 мог погибнуть в авиакрушении, меня тогда спасла мать. Она послала брата Семена, чтобы он меня остановил, не дал сесть в самолет. Семен успел дойти до меня несмотря на то, что ему было сложно передвигаться, т.к. у него был правосторонний паралич после перенесенного инфаркта.
Можно сказать, Анна Андреевна спасла меня от второго смертельного случая. Был и третий случай, когда я чуть не утонул во время сенокоса, на острове Царевич. Тогда меня спас доктор филологических наук Петров Николай Егорович. Никто не заметил, что я тону, и только он увидел и бросился меня спасать.
Мы стали с Анной Андреевной супругами, вместе работали в отделе северной филологии. Анна Андреевна занималась исследовательской работой по эвенскому языку. В 1974 году у нас родился сын Юко.
Каждую экспедицию мы ездили на Север. В экспедициях по юкагирскому языку, Аня была моей помощницей. В советское время нам, как научным работникам, давали возможность бесплатно летать на вертолетах по Северу. На Нижней Колыме мы жили по месяцу у юкагиров-рыбаков на Большой Олёре, могли по необходимости вызывать по рации вертолет, который нас забирал из Олеринской тундры.
Анна Андреевна проводила экспедиции в Оймяконе. Я, Кира и Юко летали с ней по стадам. Меня, как писателя, и детей пропускали на вертолет бесплатно. Жили мы в горах у эвенов. Одно лето провели в стаде № 1, а другое лето – в стаде № 4.
В 1979 г., когда Анне Андреевне было 42 года, она забеременела. Из-за порока сердца ей нельзя было рожать, вопреки этому она решилась родить ребенка и, по указанию врачей, написала письмо, чтобы при возможном летальном исходе ответственность за ее смерть ни на кого не падала. Она писала, что рожает ребенка по своей воле, что хотела бы оставить дочку мужу, т.к. ей недолго остается жить из-за слабого здоровья.
– Я хочу сохранить беременность – говорила она.
Аня родила Ладину в 43 года. Многие думали, что Ладина наша внучка.
– Ваша внучка? – спрашивали нас.
– Нет, наша дочка – отвечали мы.
Анна Андреевна написала и издала монографию «Бытовая лексика эвенского языка» – настольную книгу эвеноведов. Дочка Платона Афанасьевича Ламутского, кандидат педагогических наук, Уяндина Платоновна Тарабукина говорила, что монография Анны Андреевны для эвеноведов стала ценной настольной книгой, так скрупулёзно была написана эта работа. Со временем Анна перешла в сектор палеоазиатской филологии, затем переименованного в сектор юкагирской филологии под моим заведованием. Работая в нашем секторе, она выпустила книгу «Бытовая лексика юкагирского языка».
Был у нас один тяжелый случай, в самом конце прошлого 20 века. Еще в 1970-х гг. после долгих согласований мой друг, ныне академик Республики Саха (Якутия), доктор филологических наук Петр Алексеевич Слепцов добился разрешения для меня на защиту докторской диссертации в Якутске, защита должна была состояться в 1974 г. Но с 1972 года я занялся сохранением юкагирского языка, сбором лексикографического материала для составления «Юкагирско-русского словаря». Докторскую диссертацию я защитил в последних числах декабря 1999 года, по некоторым причинам в этот период присвоение статуса академика РС(Я) не действовало.[1] В итоге звание академика Республики Саха (Якутия) я не получил.
На моей защите первым оппонентом согласился выступить профессор, доктор филологических наук Володин Александр Павлович из Института лингвистических исследований РАН (Санкт-Петербург). Вторым оппонентом стал бывший директор Института языка, литературы и истории СО РАН, профессор, доктор филологических наук Коркина Евдокия Иннокентьевна.
А.П. Володин много ездил на Камчатку к ительменам, защитил докторскую диссертацию по ительменскому языку. Я встретил его в аэропорту, устроил в гостиницу, угостил строганиной, потому что знал, что он был ее любителем.
Александр Павлович дал мне свой паспорт и деньги купить обратный билет в Санкт-Петербург на рейс до Нового года. Был поздний вечер, я поехал не на такси, а на автобусе, вышел на остановке «Кинофикация» по улице Петровского, пошел в сторону улицы Каландарашвили. За мной, оказывается, следил кто-то, резко подошел сзади и ударил по затылку. Очнулся я лежащим в снегу недалеко от тротуара и остановки. Стояли сильные декабрьские морозы. Сразу же проверил карманы – они были пусты. Потрясенный произошедшим, я даже не отряхнулся и, весь в снегу, пришел домой на Каландарашвили.
– Что с тобой? – спросила Аня.
– Вот, трагедия… – ответил я.
И рассказал о случившемся. Аня забеспокоилась.
– Что же делать?!
Наутро пошли туда в надежде отыскать выброшенный грабителем паспорт. Все переворошили, и ничего не нашли.
– Как быть?! Послезавтра защита докторской! Что я ему скажу?! Как за несколько дней восстановить паспорт, чтобы Володин смог улететь домой? – с отчаянием думал я.
Нам думалось, что в милицию идти бесполезно, на возвращение паспорта и денег мы не надеялись.
– Как быть с паспортом?!
– Может пойдем к депутату? – предложила Аня.
Я согласился, и мы поехали к депутату в Дом правительства. Там я поднялся на второй этаж к Александру Николаевичу Жиркову.
– Здравствуйте, Александр Николаевич!
– Здравствуйте, Гаврил Николаевич!
– Как дела? Сказали, что докторскую защищаешь.
– Да. И вот, случилось непредвиденное.
– Что?
– Вчера встретил первого оппонента Володина А.П. из Санкт-Петербурга. Он дал мне паспорт и деньги, чтобы я успел купить авиабилеты до Нового Года. Я сел в автобус и поехал домой.
Дальше я рассказал ему всю историю о том, как на меня напали, и очнулся в снегу, на холоде, без паспорта и денег Володина.
– Поэтому, к вам пришел, Александр Николаевич. Может что-нибудь посоветуете?
Александр Николаевич был моим хорошим знакомым, до работы депутатом в Ил Тумэн он работал историком в ЯГУ им. М.К. Аммосова.
– Попробуем в милицию обратиться – сказал он. – Сходи в УВД на Дзержинского, зайди к начальнику городского отдела с этим письмом!
– Спасибо, Александр Николаевич!
Я вышел из кабинета, на первом этаже меня ждала супруга.
– Я поеду с тобой – сказала она.
В УВД было много народу. Говорили, что начальника сегодня не будет.
– Будем ждать! – решительно сказала Анна.
Мы ждали продолжительное время до тех пор, пока в коридоре не началось оживление.
– Кажется, начальник приехал! – закричали ожидавшие.
Начальник (кажется, Никитин) зашел в свой кабинет. Люди начали выстраиваться в очередь на прием, заходили и выходили довольно быстро. Наконец наступила наша очередь и мы зашли в кабинет.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте!
– Александр Николаевич прислал это письмо.
– А-а, вы Улуро Адо!
Начальник посмотрел письмо, что-то быстро написал и сказал идти в паспортный отдел.
– Спасибо! Спасибо! – поблагодарил я, чувствуя, как у меня отлегло от сердца.
– Это наша работа – ответил он.
Приехав в Паспортный стол на Бестужева-Марлинского, мы обнаружили, что там полным-полно народу. По первому и второму этажам мы еле протиснулись к нужному кабинету. Я стал искать капитана, мне ответили, что его нет. Люди начали говорить:
– Зачем стучитесь? Не надо попусту ждать, капитан не приедет!
– Как же нам не везет. Что? Будем ждать? Или пойдем домой? – сказал я.
– Будем ждать – настояла Аня.
Ждали мы долго. Наступил вечер, было где-то 17 часов, когда капитан приехал в Паспортный стол.
– А-а, он приехал! – всполошились люди.
И мы опять оказались в конце очереди, пятнадцатые по счету. На нашу радость, посетители весьма быстро проходили очередь. Мы зашли, и я отдал капитану письмо от начальника городского отдела УВД.
– Вы писатель, да?
– Да, я писатель.
Он нажал кнопку и вызвал сотрудницу, дал ей поручение пропустить меня без очереди по кабинетам. Везде были, действительно, огромные очереди, а мы, благодаря указанию капитана, следуя за девушкой, прошли за полчаса семь или восемь кабинетов.
– А где фотография? – спросили меня в окошке для получения документа.
– Нету фотокарточки – ответил я с огорчением, что опять меня настигла неудача.
– Возвращайтесь с фотокарточкой.
Мы ушли из Паспортного стола в надежде сделать фотографию, чтобы успеть донести ее до конца рабочего дня.
– Пойду в гостиницу – сказал я.
– Ладно, я пойду домой, к детям – сказала Аня.
Я пришел в гостиницу и рассказал все Володину.
– Ой, что вы! – говорил Александр Павлович. Его тоже чуть не хватил удар.
Володину могли выдать документ, заменяющий паспорт, чтобы он смог купить авиабилет, паспорт же ему предстояло восстановить в Санкт-Петербурге. Мы спешно поехали на такси в фотоателье, попросили быстрее изготовить фото. С фотокарточкой поехали в Паспортный стол и получили заветный документ. За билетами на самолет мы пошли вместе. После приобретения билета я сказал Александру Павловичу:
– Зачем вам гостиница? Поехали ко мне домой!
Александр Павлович согласился и переехал к нам на ул. Каландарашвили. Защита прошла успешно, и Володин улетел в Санкт-Петербург до наступления Нового года.
Потом я осознал, что если бы Анна Андреевна не заставляла меня ждать, то мы могли бы не успеть получить документ для А.П. Володина и взять ему авиабилет на обратный рейс в Санкт-Петербург к семье на Новый год.
На старости лет знакомые отмечали, что мы с Анной Андреевной внешне стали походить друг на друга. Тогда говорили, что если женщина по-настоящему любит своего мужа, то она становится похожа на него.
С 2005 года я стал полностью слепым из-за глаукомы. Анна Андреевна умерла в 2008 году, когда Ладине было 28 лет. В 2010 г. умер сын Юко, ему было 36 лет. Сейчас я живу с Ладиной и ее семьей, она родила троих детей, моих внуков – Арсена, Андрея и Амалию. Старшие внуки стали взрослыми, у старшей дочери Киры – сын Алеша, а у Юко – сын Амуо.
Да, если по-настоящему любишь, то можешь жертвовать ради любимого человека. Недаром есть такая русская пословица, что муж и жена – два сапога – пара.
Анина акация
Бреду послушно за веревкой, странно
протянутой меж соснами весной (не мной) –
она порой летит над тропкой дачной,
порой ее обходит стороной.
Бреду задумчиво и отстраненно
от всех проблем всей жизни суетной.
Ловлю лишь шепот тропки захламленной,
скорбящей по ушедшим в мир иной…
Как пусто здесь… Не будет больше милой…
И сына тоже… И друзей моих…
Всплакнуло сердце так, что прекратило
стенание свое тропа и в тот же миг
листочками легонечко задело
ветвистое меня со лба до ног.
А кто-то милым голосом несмело
шепнула будто: «Это я. Не узнаешь?»
Ну как же не узнать ее, любовно
из семечек взращенную женой, –
на память о душе, воистину святой.
И начал гладить ветви золотистой
акации с особой теплотой,
подзаряжаясь как бы силой чистой,
подаренной тем семечкам женой.
Та сила будто бы из сердца гонит
тоску и боль, как солнце мрак ночной,
и человек ушедший от погони
тяжелых дум, светлеет будто бы душой.
О, как приятно все же гладить ветви
и думать, что стою опять с женой, –
ласкаю бережно ее за плечи,
надеждой новой наполняясь неземной,
ведь точно зорче стал я сердцем возле
акации у тропки на краю.
Наверное, это все идет по воле
жены моей живущей – Там – в раю,
но часть души жены – на радость нам! –
живет в акации, как талисман.
Перевод автора
2011
[1] Когда учреждали суверенитет Республики Саха (Якутия), стали открывать такие солидные учреждения, как Академия наук РС (Я) и др. Почти все доктора наук стали академиками по упрощенной процедуре, а я, защитившись только в конце 1999 года, не успел попасть в эту волну.
